ГЛАВНАЯ

Общие сведения

Личные страницы

Бляхер Леонид Ефимович - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой Философии и культурологии

Коррупция как политическая проблема

Вплоть до середины 1990-х годов к теме коррупции обращались преимущественно журналисты, не выходившие на уровень теоретических обобщений[1]. Более того, само слово «коррупция» встречалось в их работах довольно эпизодически, причем, как правило, применительно к положению дел «не у нас», или в среде советской бюрократии, или, в крайнем случае, в правоохранительных органах. После «разоблачительного бума» 1980-х годов, связанного с горбачевской перестройкой и последующей борьбой за отмену 6-й статьи Конституции СССР, тема эта отодвигается на задний план, заслоняется иными проблемами.

Новый всплеск исследовательского интереса к «коррупции» начинается с середины 1990-х годов. Но и в этот период тема коррупции была отнюдь не центральной: исследователей волновала прежде всего связь между коррупцией и «главной» проблемой тех лет – организованной преступностью. Так, в одной из работ о противодействии коррупции подчеркивалось: «В России сегодня имеются объективные экономические условия для активной легализации преступных капиталов. Незаконный оборот наркотиков, торговля оружием и радиоактивными материалами, проституция, подпольный игорный бизнес, организованная преступность, нелегальная финансовая и банковская деятельность, расхищение государственных средств и фондов, безлицензионный видеобизнес, нелегальное использование чужих авторских прав и торговых знаков, подпольное производство алкоголя. Все это более чем благоприятные условия для возникновения значительных по меркам даже западных государств нелегальных капиталов»[2].

В исследованиях второй половины 1990-х годов термин «коррупция» сопрягался (по убывающей) с терминами «милиция», «суд» и – шире – «правоохранительные органы», «чиновники», «финансисты», «мафия»; однако с громадным отрывом лидировал термин «организованная преступность»[3]. Коррупция в них рассматривалась как то, что позволяет существовать организованной преступности, и именно этим и обосновывалась важность борьбы с ней: само по себе явление считалось неприятным, но не более того. По мере приближения к «нулевым» подобного рода сопряжение становилось все более явным. Но параллельно проводились исследования сходного предмета в иной парадигме. В них был задействован близкий материал, аналогичные статистические данные, но вместо концепта «организованная преступность» там использовался термин «силовой оператор», а вместо «коррупции» – «неформальные отношения»[4]. Иными были и теоретические подходы.

Исследователи коррупции, как правило, опирались на традиционный для советской, да и постсоветской социологии структурно-функциональный подход[5] с присущим ему «классическим» пониманием институтов и норм. Поэтому все социальные факты, выходившие за рамки официально установленного, оценивались ими как «коррупция» и «преступность». Работы же, посвященные неформальной экономике, базировались на неоинституционализме[6], и формальные, законодательно закрепленные институты трактовались там как не более чем одна из сторон процесса. «Неформальная экономика» представала в этом случае результатом сложного, но вполне логичного взаимодействия формальных и неформальных институтов, формальных и неформальных практик[7]. Соответственно, создателями «преступления» чаще всего оказывались не «коррупционеры», а авторы законов, делавших экономическую активность преступной.

На рубеже веков исследования второго типа, инициированные «новосибирской школой» еще в конце 1980-х годов, из социологической экзотики, опирающейся на импортный инструментарий, превращаются в мейнстрим, вытесняя работы по организованной преступности и коррупции в специальные юридические издания и в маргинальные сферы социологии и политологии. Если в количественном плане оба направления оставались вполне сопоставимыми, то в качественном отношении (по степени престижности публикаций и признанности авторов) сравнение было явно не в пользу исследований коррупции.

Несмотря на появление ряда вполне фундированных и эвристичных работ, обосновывавших взгляд на коррупцию как на имманентное свойство российского бизнеса[8], тема коррупции маргинализировалась и, казалось, вот-вот просто исчезнет. Но это только казалось. В 2003–2004 гг. коррупция вновь выдвигается на передний план и постепенно возвращается в исследовательскую повестку дня, начиная активно теснить «наше неформальное все». Тон задают так называемые эксперты[9], которые активно обсуждают соответствующий концепт, формируя специфический дискурс, в рамках которого коррупция предстает ключевой проблемой страны. Публикуются странные, не вполне понятно откуда взятые о двух или трех «бюджетах страны», находящихся в «коррупционном обороте». В том же ключе рассматривается и возможность/невозможность экономических и политических реформ: ввиду того что в России господствует коррупция, все реформаторские усилия уходят в песок[10].

А дальше все идет по нарастающей. Поскольку для развития стране нужны средства, а они находятся в «теневом обороте», у коррупционеров, борьба с коррупцией становится едва ли не главной задачей «нулевых» годов. Во всяком случае, на уровне политического и правового дискурса это выглядит именно так[11]. Вполне понятно, что именно на этом направлении сосредотачивается активность той части исследователей, которая была интегрирована в государственные структуры. Постепенно складывается ситуация, когда борьба с коррупцией оказывается более приоритетной, чем, скажем, соблюдение Конституции РФ, а комитет Госдумы по противодействию коррупции – чуть ли не самым авторитетным в высшем законодательном органе власти[12].

О причинах столь выраженного упора на борьбу с коррупцией мы поговорим ниже, пока же важно отметить сам факт формирования дискурса, в рамках которого все беды отечества связывались исключительно с коррупцией, ее всепроникающим влиянием на социально-экономическую жизнь в стране. При этом, однако, она не осмыслялась как политическая проблема. Напротив, именно в наличии политической воли видели предпосылку успеха в борьбе с ней. Иными словами, картина выглядела следующим образом: есть власть, готовая бороться с коррупцией; есть население, вполне поддерживающее власть в этом ее начинании; и есть коррупционеры, которые существуют отдельно от них, вызывая коллективную ненависть.

На рубеже «нулевых» и «десятых» годов ситуация начинает меняться. Весьма сомнительные успехи административной реформы, не вполне понятная реформа МВД, спад надежд в отношении президентства Дмитрия Медведева – это и многое другое привело к неожиданному для инициаторов борьбы с коррупцией кульбиту в рамках антикоррупционного дискурса[13].

В условиях, когда коррупция считалась главным препятствием на пути реформ, несостоятельность последних неизбежно воспринималась как свидетельство того, что коррупция не побеждена. И причины непобедимости коррупции начинают искать… в самих инициаторах борьбы с ней, в среде высших правительственных чиновников[14], включая дуумвират. Именно здесь и надо искать истоки феномена Алексея Навального, оказавшегося на время одним из самых популярных людей в стране. Антикоррупционные лозунги выдвигаются и в ходе многочисленных митингов зимы-весны 2011–2012 гг. В этот момент коррупция и превращается в политическую проблему, в проблему власти. И хотя протестное движение не привело к сколько-нибудь значимым результатам, антикоррупционный дискурс становится обоюдоострым, направленным как на оппонентов власти, с которыми можно эффективно бороться, обвиняя в коррупции, так и на саму власть. Причем, под тем же лозунгом.

Вполне понятно, что сформировавшийся дискурс диктует формы, в которые «отливаются» все прочие смыслы. Это более или менее объясняет, почему оппозиция выступила под лозунгами борьбы с коррупцией, а партия «Единая Россия» намертво соединилась с мемом «Партия жуликов и воров». Гораздо менее понятно, почему дискурс коррупции, имплицитно присутствовавший со времен разоблачений горбачевской эпохи, а то и «хлопкового дела»[15], в определенные периоды всплывает на поверхность, становясь господствующей формой общественного дискурса. Об этом мы и попробуем порассуждать ниже, показав, как в коррупционном (антикоррупционном) дискурсе отражены перипетии политической истории постсоветской России.

Перейти к следующей главе