ГЛАВНАЯ

Общие сведения

Личные страницы

Бляхер Леонид Ефимович - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой Философии и культурологии

Коррупция как политическая проблема

В «нулевые» годы, когда нефть уже сделала исторический рывок к «подъему России с колен», но уверенности, что это надолго, еще не было, федеральная власть обнаружила парадоксальную ситуацию. Страной управляет не она. Под федеральной властью в данном случае понимается политическая группа, пришедшая с новым президентом. «Старая» федеральная власть – «семья» и примкнувший к ней нефтегазовый и прочий сырьевой бизнес – хотя и не управляла единовластно (как бы того ни хотелось «царю Борису»), но активно участвовала в управлении через те же механизмы административного рынка, базировавшиеся на системе неформальных практик и договоренностей. Она была своеобразным третейским судьей в спорах и конфликтах между губернаторами, между губернатором и мэром крупнейшего города и т.д. Новая власть в этих договоренностях доли не имела. И здесь-то ей на выручку и пришла «борьба с коррупцией».

Разумеется, это случилось не сразу. Почти весь первый срок пребывания Путина у власти ушел на становление образа «народного президента». Лишь на исходе первого четырехлетия «дистанцирование» от бизнеса трансформируется в «непримиримую борьбу с коррупцией». В феврале 2003 г. стартовала акция «Народ России и Народная партия против коррупции»[1]. Примечательно, что примерно в это же время развернулось масштабное наступление на ЮКОС, ставшее прологом к окончательному разгрому «старой» элиты.

Подобно тому, как это было когда-то с организованной преступностью, закон о коррупции (он начал разрабатываться еще 2002 г., но был принят только в 2008-м) и борьба с таковой существовали в не вполне пересекающихся пространствах. Ведь в реалиях 1996–1999 гг. формальные практики были включены в неформальные и нейтрализованы ими. Всенародная (действительно массовая) поддержка позволила применить формальное законодательство к тому, что строилось по неформальным принципам. Но чтобы эта поддержка была инициирована, а правила применены, требовались «правильные люди» на «правильных должностях». Собственно, начальный этап правления Путина – это не только чеченская война, но прежде всего целенаправленная расстановка «своих» на ключевые позиции в силовых ведомствах и госкорпорациях. К этим «своим» и перешла функция правоприменения в стране. Под флагом борьбы с коррупцией старая элита была частью оттеснена, частью интегрирована в новую элитную группу. Тем самым были созданы условия для достижения стратегической цели антикоррупционной кампании – наступления на «региональных баронов как основных производителей легитимного насилия второй половины 1990-х годов.

Как уже говорилось, правила игры 1990-х годов были таковы, что полномочия по производству и продаже административных услуг сосредоточивались преимущественно на губернском уровне. Цена услуги определялась ее реальной полезностью/необходимостью, издержками на ее производство и платежеспособным спросом. Попытки повысить цену приводили к мгновенному уходу бизнеса «в тень» или оттоку его на другую территорию. К концу 1990-х «прейскурант» административных услуг устоялся, а колебания определялись большей или меньшей успешностью региональной экономики. Поэтому для разрушения «произвола региональных баронов» были применены экономические методы. Правда, нужно отметить, что параллельно были уничтожено и фактическое подчинение губернатору местных силовых структур.

Поскольку основной массив «разрешений» выдавали местные власти, неформальные отчисления в пользу федерального центра были незначительными, входя в цену услуги. Они-то и начинают повышаться всеми путями. На рубеже веков усложняется система лицензирования местных структур федеральными легитиматорами. Соответственно, возрастает цена услуги. Чем больше отчислений – формальных и неформальных – приходится делать региональным властям, тем дороже и невыгоднее местному бизнесу приобретать у них административные услуги. В конечном итоге само их приобретение упирается в границы платежеспособного спроса и становится невозможным. Вместо розничной торговли порядком и силой, осуществляемой на региональном уровне, образуются единые центры продажи этих услуг – федеральные органы власти. Губернаторский уровень управления оказывается бессмысленным и заблокированным. Именно это и позволяет центру сломить «региональных баронов», зафиксировав это в отказе от губернаторских выборов и появлении новой политической категории «утрата доверия президента».

И бизнес, и региональная власть в «нулевые годы» стремительно движутся «в тень», стараясь дистанцироваться от навязанных центром властных услуг. И здесь-то опять на помощь приходит «борьба с коррупцией» как средство уничтожения «тени». Ее успех, а успех, базировавшийся на страстной ненависти аутсайдеров реформ 1990-х годов к региональному начальству, был несомненным, парализовал все низовые, территориальные органы власти, лишив их возможности участвовать в административном рынке. Их услуги, как прежде услуги криминальных «крыш», стали слишком дорогими и не всегда эффективными. По данным социологических исследований, число людей, которые хотели бы «решить проблему» за взятку, принципиально не изменилось – что изменилось, так это способность чиновника «решать проблемы»[2]. Прорехи в законодательстве, благодаря которым и существовал административный рынок, за «нулевые» годы в основном заткнули, количество контролеров и жесткость их действий заметно возросли. Уже одно то, что рядовому юристу (Навальному) удалось обнаружить криминальную схему на основе официальных источников, говорит о том, что жить «коррупционеру» стало намного труднее. Но вместе с тем на поверхность выходит и нечто иное.

В стране возникает группа, существенно отличающаяся от остальной части населения как в правовом отношении, так и с точки зрения допустимых практик. Симон Кордонский называет подобные группы сословиями[3]. Не вдаваясь в спор о терминах (сословия, «штенды» и др.), просто зафиксируем сам факт появления такой группы, включающей в себя прежде всего государственных служащих и работников правоохранительных органов. Члены этой группы выделяются не только своим правовым статусом, но и, скажем так, степенью «подсудности». Как отмечает сотрудник Института проблем правоприменения Дмитрий Скугаревский[4], даже в случае судебного преследования чиновников ждут совсем не те сроки, что других граждан России, причем с возрастанием должности «инсайдера» «скидка» увеличивается. Логично предположить, что на тех, кто находится на вершине иерархии, закон в принципе не распространяется. Взаимодействие в этой группе регулируется какими-то особыми, непонятными основной массе населения нормами. Эта выделенность, все отчетливее ощущаемая обществом, вновь запускает механизм поиска коррупции. И здесь не важно, насколько правы или не правы авторы разоблачительных материалов. Главное, что общественное мнение с легкостью принимает такую постановку вопроса, о чем свидетельствует сама массовость разоблачений.

Сложившийся за «нулевые» годы антикоррупционный дискурс чем-то напоминает «шпиономанию» 1930-х годов. Как и тогда, любая непонятность рождает подозрение в «преступном умысле», и эти подозрения «подкрепляются» многочисленными «громкими процессами» – от «дела Магницкого» до судебных страстей последних дней. Иными словами, с точки зрения общественного мнения, имеется группа людей, неподконтрольных существующему праву, которые и персонифицируют коррупцию. Массовая (если не всеобщая) коррупция 1990-х годов, не вызывавшая никаких негативных эмоций, сменяется «элитарной».

Именно в силу того, что доступ к «благам незаконности» оказался ограниченным, он стал осмысляться как несправедливый, лишающий человека возможности «купить» себе защиту. Несправедливость начинает осознаваться, порождая все более активный переход от дискурса академического к дискурсу публицистическому. Коррупция неожиданно для самих инициаторов борьбы с нею превращается в проблему власти.

В отличие от «нулевых» годов, когда наличие элитной группы не осознавалось в качестве проблемы и уж точно не воспринималось как несправедливость, сегодня ситуация иная. И дело даже не в том, что власть не выполнила какие-то свои обещания. Напротив. Олицетворяемая действующим президентом группа шла к власти с конкретной повесткой дня: «равноудаление» олигархов, борьба с коррупцией, активная социальная поддержка населения, сохранение единства (целостности) страны[5]. Большинство пунктов этой повестки дня было выполнено, в том числе и тот, что касался борьбы с коррупцией – если понимать под оной разрушение административного рынка. Соответственно, когда эти обещания выполнялись, присутствие данной группы рассматривалось (если рассматривалось) как необходимый элемент социального контракта. Однако выполнение обещаний не уменьшило, а скорее увеличило ощущение несправедливости в обществе. Ведь в 1990-е годы, наряду с проигравшими, были и выигравшие, и эти люди (бизнесмены, ученые, часть бюрократии) вдруг почувствовали себя аутсайдерами. При всем том, что режим, в противоположность стандартной практике смены элит, постарался включить в свой состав значительную часть поверженных конкурентов, число тех, кто остался «за бортом», тоже оказалось немалым. Да, численность привилегированных групп сегодня приближается к 7 млн.[6] Но и эти группы ощущают депривацию. Это для бизнесмена нет разницы между налогом, взяткой или взносом в некий фонд развития[7] – для чиновника она есть, и немалая. С ликвидацией административного рынка его возможности резко уменьшаются. Что до населения, то, несмотря на действительный рост зарплат и социальных гарантий, исполнение обещаний обернулось для него массированным вторжением в приватную сферу, свертыванием бизнеса, качественным усилением контроля во всех составляющих социального бытия. Но поворотным моментом, пожалуй, стало обозначившееся на излете «нулевых» некоторое замедление роста зарплат и социальных обязательств, воспринятое как их падение. После этого для начала возмущения достаточно было предлога. А предлогов – от «рокировки» до 146% голосов, отданных за «Единую Россию», – хватало.

Другой вопрос, что сходные «нарушения», да и множество других, были и раньше и никакой особой реакции не вызывали. Здесь же они наложились на острое ощущение несправедливости, которое и было канализировано в формах, диктуемых господствующим дискурсом. Неожиданно (или ожидаемо) несправедливые выборы, украденные голоса и т.д. срослись с антикоррупционными представлениями. Логика, видимо, следующая: у власти коррупционеры; с коррупцией нужно бороться, что мы (население России) и делаем, голосуя против «Партии жуликов и воров». Сегодня митинги, несмотря на их многотысячный состав и громкие заявления, постепенно оттесняются на периферию политической жизни. Но дискурс остается. Под ударом борьбы с «коррупцией», которая и есть злейший враг, оказалась сама властвующая группа. Из наступающей стороны она превратилась в обороняющуюся, стремящуюся выстроить свои «валы Адриана». Насколько эффективной будет эта оборона и как дальше будет трансформироваться дискурс, покажет ближайшее время.

Перейти к следующей главе